август 1991

Чем и объясняется почти полное забвение августовских событий: реформы постыдно провалились, капитализма и демократии не построили, и вообще эти перемены были обществу не нужны. Ибо противоречили национальному духу, где во главу угла ставится первая она же последняя заповедь – будь как все.
Реформы же делали ставку на тех, кто не может быть как все – в результате Россия разделилась на две неравные части. Большая часть – это несчастные русские, и меньшая часть – успешные, довольные «лица не тех национальностей». Они ж хотели увидеть средний класс Ивановых-Петровых, а вышло, что если и отыщется там один русский, то в душе он никакой не русский, сам себя воспитавший по образу Штольца.
И проявляемая теперь ненависть к богатым объединяется с ненавистью к «другим». У нас это плохо понимают, зачем-то отделяя социальные противоречия от национальных отношений. А они вместе, рядом, переплетены в единый узел. Что предпринять? Швырять из Стабфонда деньги на выравнивание? От этого никто не станет жить лучше, да и нельзя таким людям давать лишнюю копейку по понятным причинам. Пытаться изменить сознание русских? Увы, тоже нереально. Ну, судят за Кондопогу, а что толку: зачинщики на воле, продолжают разжигать, те же, кто громил, поддавшись на призывы провокаторов, ничуть не раскаялись. Они по-прежнему уверены, что не будь в их городишке беженцев-чеченцев и азербайджанцев, жили б просто замечательно, и никому пока не удалось их переубедить. Настолько все это воспринимается по-обыденному, мол, ничего, мелочи. Не мелочи. Это действительно опасно. Сейчас мы обитаем в инкубационном периоде новой русской смуты: пока микроб еле виден и вроде бы все здоровы, но внутри уже начинается Болезнь. Болезнь чудовищная, моровая, легальный исход прогнозируется.