Творчество – одна из разновидностей злокозненного эскапизма. Выражается в маниакальном стремлении уйти от самих себя, перевоплотиться в вымышленные художественные образы, прожить ненастоящую жизнь – вместо своей собственной. Занятие опасное, засасывающее, подменяющее реальность выдумкой. О литературных двойниках, проживших большую часть жизни за графа Л.Н. Толстого, уже было.
Теперь – «аватары» Серебряного века.
Декаденты той поры до удивления похожи на моих замотанных современников: те же напряженные поиски себя в потемках, балансирование между моралью и аморальностью, готика, оккультизм, тяга к провокациям и мистификациям. Серебряный век – старый пруд с серебряными рыбками: видно не столько дно, сколько отражение неба, облака перевернуты сверху вниз, птицы летят в своих зеркальных отражениях.… Не случайно и увлечение Востоком увязано с предпочтением неевропейской письменности, идущей справа налево. Наоборот. Не так, как надо (а «как надо», никто не знает, за этим надо в Персию/Индию духа пешком, на что решился разве что Велимир Хлебников)
Заинтересовавшись, а пытались лет сто назад писатели спрятаться от себя, и удавалось ли это им, нашла в сборнике статей «Россия и Запад: Диалог или столкновение культур» такую поучительную историю. Некто С.В. Киссин, ныне малоизвестный мистический автор Серебряного века, увлекшись буддизмом, выбрал путь самоотречения, ухода от бытия, растворения в ничто!
Так однажды Муни придумал себе другого человека, обладавшего лучшими качествами, чем он сам, и пытался в него перевоплотиться. Эта игра с самим собой продолжалась около трех месяцев. Муни во всем старался перемениться, довоплотиться в болeе совершенного человека, вынужденного носить прежнее имя лишь «по причинам полицейского, паспортного порядка», но редакторы, которые только что печатали Муни, неведомому автору возвращали непрочитанные рукописи. Реинкарнация при жизни прежнего физического тела Киссину не удалась. Во время первой мировой войны он покончил жизнь самоубийством, выстрелив в висок из случайно оказавшегося под рукой пистолета, словно стремясь из любопытства поскорее заглянуть за занавес, а что там?» (Елена Шахматова. Оправдание мистицизма: Россия и Европа в зеркале Востока)
Сумасшествие, скажете? Но почему тогда появилась знаменитая мистификация «Черубина де Габриак», за тенью которой пряталась всамделишная, некрасивая, прихрамывающая женщина, превращенная усилиями обманщиков в прекрасную принцессу поэзии?! А Марина Цветаева вспоминала, как Максимилиан Волошин ее уговаривал «выдумать из себя» не одного, а нескольких поэтов, в том числе некого Петухова, и уверял, что стихами этого придуманного Петухова будут мучить ее до смерти, если проект возымеет успех.
Вероятнее всего, то было общее настроение времени: всем немного страшновато ожидать грядущее, мир вокруг немного поддельный, «виртуальный», сказали б сегодня, и укрыться от него удобнее в чужом облике, примерить на себя «аватарку», играть, играть, играть….
Главное – не заиграться совсем, а то будет как с Киссиным.
